Река Чусовая, и район Кына в частности, была одним из мест, определенных Советской властью под принудительное поселение репрессированных. Здесь жили раскулаченные и ссыльнопоселенцы, высланные «за 101-й километр» без права проживания в крупных городах; военнопленные, попавшие из немецких концлагерей в советские; «бандеры», высланные с Украины в послевоенные годы; и западные белорусы, попавшие под гребенку раскулачивания в начале пятидесятых. В послевоенное время в наших местах рубили лес чеченцы, молдаване, вербовались на лесоповал калужане, украинцы… Были это, в основном, мужчины – молодые, активные, сильные. Кто-то потом уезжал, кто-то оставался навсегда, но редко кого из них миновала шалая девичья любовь. Горячи кыновские красавицы, скоры на выбор – успевай-хватай своего, пока подруги из-под носа не увели! Печалились матери, кипятились отцы, а за подол девку не удержишь. «Да живи ты с ним, лишь бы человек был хороший!». И животы круглились, и детишки рождались в положенный срок - как в законном браке, так и вне его. Ох и намешано же кровей в наших жилах!
А дальше началось самое горькое...
Но вернемся к теме репрессий. В воспоминаниях старожилов нет-нет да встречались упоминания о немцах, что работали на Чусовой в годы войны. Это были не военнопленные, а советские граждане из Немецкой республики Поволжья.
Тамаре Ивановне Клячиной к началу войны исполнилось шесть лет. Вот что она вспоминала:
«Зимой в селе стали появляться советские немцы-трудармейцы, сосланные на лесоповал. Работали и жили они на лесных делянках. Сначала теплой одежды у них не было и многие умирали от холода и непривычной тяжелой работы. Умерших привозили в больницу и зачем-то анатомировали. Знаю об этом, потому что моя мама в то время работала в морге. Она должна была топить печи и вовремя их закрывать, чтобы покойники оттаяли.
Хоронили немцев на Ильинской горе в братских могилах. Однажды привезли из лесу покойника, а у него в одежде - бутылка. Открыли – а там сахарный песок. Видимо, припасал для себя на крайний случай, но не воспользовался. Отдали эту бутылку маме: мол, напои детей сладким чаем. А она не смогла этот сахар в чай класть - брезговала. Потом пережгла его на сковородке. Так я впервые попробовала, что такое леденец».
А вот что поведал мне Николай Григорьевич Шахманаев, живший в деревне Копчик:
«В Великую Отечественную войну на лесоучастках работали трудармейцы. Среди них были и немцы. Я помню лесоучастки Чизмы (в двух километрах выше устья Чизмы, где стояла деревня), Кирпичной, Шурыш – на речке Серебряной. Бывал я и в Бутоне - тогда это был большой поселок. А где-то выше, слыхал, был поселок раскулаченных Тюрница. После войны кто-то из немцев уехал, а кто-то остался. В Верхней Ослянке долго жил и работал механик Нефель».
Как-то случай свел меня с Галиной Андреевной Иглиновой: шел пешком со станции Кын в село, а они с мужем возвращались из города на машине. Разговор продолжился в их доме за чаем.
Галина Андреевна рассказала:
«Мой отец, Андрей Александрович Мартин, - из поволжских немцев. Родился 15 января 1917 г. в селе Гольштайн Саратовской губернии. Как жил до войны, не знаю: отец не рассказывал. В 1939 г. был призван в армию, а в 1940-м направлен в 632-й стрелковый полк. В полку служили люди разных национальностей: казахи, узбеки, немцы, татары. Он стоял на Украине, в городе Прилуки.
В первый же день войны полк попал под бомбёжку, а потом в атаку на наших пехотинцев пошли танки. У красноармейцев - по нескольку патронов на винтовку, да и винтовки у некоторых были учебные. Только в конце сентября они добрались до линии фронта и перешли к своим. А дальше началось самое горькое: из уцелевших бойцов отобрали всех немцев, погрузили в вагоны и отправили на Урал.
В Лысьве провели сортировку: сильных отправили на лесоповал, а остальных оставили на заводе. Мой отец попал на лесоповал. Потом их перевели в Кын. Работа велась под надзором коменданта: отношение ко всем суровое, а к немцам – особенно: как к врагам народа. Весной на сплаве приходилось работать в ледяной воде. Другие на такую работу не соглашались, а немцев гнали без уговоров. За особо тяжелую работу иногда выдавали спирт, полагался и паек махорки. Мой отец все это менял на хлеб».
За глаза обзывали «фашистом»
Галина Андреевна достала сохранившиеся документы.
Военная книжка: А.А. Мартин призван в армию 15 июля 1940 г., г. Прилуки, 632-й стрелковый полк. Октябрь 1941 г. – исключен из части (причина не указана).
Трудовая книжка: 29.09.41 г. – принят на работу в В. Ослянский стройлеспромхоз в качестве лесоруба. 06.11.45 – уволен по собственному желанию.
В документах нестыковка: из армии исключен в октябре, а к работе в леспромхозе приступил уже в сентябре 1941 г. Но кого тогда волновала бюрократическая точность? Время-то военное.
А вот выписка из справки о реабилитации:
«Когда и каким органом был репрессирован: в 1941 году демобилизован из действующей армии и направлен на работу в промышленность в г. Лысьва Пермской области. В 1946 году переведен на положение спецпоселенца как лицо немецкой национальности. В 1948 году оставлен навечно в местах обязательного поселения без права возврата к месту прежнего жительства.
Основание для применения репрессии по политическим мотивам в административном порядке – постановление СНК от 8.01.1945 г., Указ ПВС СССР от 26.11.1948 г.
Находился в трудовой армии в Пермской обл. с 1941 г. по 1946 г., на спецпоселении в Пермской обл. - с 1946 г. по 16 января 1956 г».
Значит, следуя букве документа, с 1941 по 1946 гг. Андрей Александрович Мартин репрессирован не был! Он трудился в промышленности после демобилизации из армии. А под репрессию попал в 1946 году то ли по постановлению СНК, то ли по указу ПВС СССР как лицо немецкой национальности (фашистскую Германию к тому времени разгромили, но вот, понимаешь, в советском тылу остались какие-то немцы недобитые).
А на каком основании более миллиона советских немцев в 1941 г. были высланы из родных мест и трудармию? Разве это не репрессия?!
Из приведенных документов выпирает еще одно лукавство нашего государства: Андрей Александрович признан жертвой политических репрессий, но ведь репрессирован он был по национальному признаку! Не может наше государство признать факт национальных репрессий. То ли дело политическая: под «топор» шли люди всех наций, из всех республик.
Но вернемся к воспоминаниям Галины Андреевны:
«Бедная кыновская девушка Шура пожалела, а потом и полюбила высокого худого парня, плохо говорившего по-русски. Она тайком от надзирателей носила ему картошку, молоко, познакомила со своей семьей. В 1946 году им разрешили пожениться. Молодые не только расписались, но и обвенчались. Отец невесты, Степан Алексеевич Ракланов, был псаломщиком в Кыновской Свято-Троицкой церкви. После ее закрытия получил разрешение от священноначальства крестить детей и совершать церковные обряды на дому. За веру был раскулачен в 30-е годы, чудом избежал высылки, в колхоз его не принимали.
Встал вопрос: можно ли католику венчаться с православной? Степан Алексеевич исхлопотал разрешение церковных властей и убедил будущего зятя: можно. В 1947 году у них родился первенец – Виктор, в 49-м – Николай, в 1951-м – я, в 57-м – Надежда. Отец окончил курсы трактористов, затем – шоферов, работал всю жизнь не покладая рук. Семья переехала в Кын, где он устроился в колхоз вольнонаемным шофером, а мама – нянечкой в туберкулезный санаторий. Льготами колхозников отец не пользовался, а главная льгота – покосы. Раз дети в семье - нужна корова, а покосов нет. Сено заготавливать приходилось по клочку в разных местах, да и то бригадир норовил отобрать. За глаза обзывали Мартина «фашистом». Так и не стал он своим в Кыну. Жизнь прошла на подзатыльниках».
А фотографию так и не повесили...
На стене у Иглиновых – семейные фотографии: Галина Андреевна в юности – ослепительная красавица. А вот написанный маслом портрет светловолосой девочки в цветастом платье. Что-то знакомое в ее чертах – ну, да, это внучка Кристина, моя ученица, смотрит с портрета.
«После войны отец стал искать родных. Оказалось, они недалеко от Урала - в Тюменской области. В 1952 г. он поехал к ним в гости. Мама рассказывала: уехал, а соседки давай донимать: «Оставил он тебя с детьми, больше не вернется от своих, найдет там себе какую-нибудь немку...
Нас, детей, в школе не притесняли, но нет-нет да и вспоминали, что мы – дети немца. Как-то меня в школе сфотографировали на доску почета за отличную учебу, но фотографию так и не повесили. Учительница, утешая, купила мне на свои деньги книжку и шоколадку.
Отец много работал до самой пенсии, имел много грамот, благодарностей. В 1992 году его реабилитировали, признали жертвой политических репрессий. А в 1995 году наградили медалью «50 лет победы в Великой Отечественной войне», признали её участником! Получил он тогда и открытку от губернатора Пермской области Б. Кузнецова со словами благодарности. Отец это поздравление берег. Для него оно было признанием его невиновности перед русским народом. Ведь он и воевал, и работал, не щадя себя для победы.
Умер папа в 2000 году, на 84-м году жизни, от болезни. А в 2001-м брат отца и трое его детей уехали в Германию, в Дортмунд, откуда их предки когда-то отправились в Россию. Там они хорошо устроились - моя сестра ездила к ним в гости, рассказывала».
В судьбе одного человека, как в зеркале, отразилась судьба целого народа.
Исход немцев из России и стран СНГ прошел для большинства наших современников, оглушенных политическими баталиями конца ХХ–начала ХХI века, тихо и незаметно. Эти люди уезжали с горечью в душе, с неизжитой обидой. Россия лишилась сотен тысяч (если не миллионов) честных и трудолюбивых граждан, выросших здесь и всегда прекрасно ладивших с русскими. Горько, что это прошло мимо нашего общественного сознания.
Несет ли народ ответственность за действия своей власти? Сегодня власть в России избрана демократически, но и она не признает факта национальных репрессий. Мол, не мы это делали. Но Российская Федерация – правопреемник СССР: так, кажется, объявил Б.Н. Ельцин в 1992 году?
Мы не умеем извлекать уроков из собственной истории. Не умеем учиться у наших соседей: сравните, как немцы встречают своих репатриантов, и как мы принимаем русских из стран ближнего зарубежья. Политика сбережения народа, выдвинутая как принцип Александром Солженициным и продекларированная нынешним Президентом России, к сожалению, еще не стала практикой нашего государства. Себя нам не жаль, так что ж чужих-то жалеть?
...А тем временем подрастают, бегают в школу девочки и мальчики, чьи отцы – украинцы, белорусы, татары, немцы, узбеки, чеченцы, таджики, молдаване, башкиры, евреи, а матери – русские. Охрани их Бог от национализма – как государственного, так и бытового.
Сергей ГРИНКЕВИЧ, краевед. Село Кын.
Социальные комментарии Cackle
